- Вот видишь, ты достаточно хорошо знаком с тем, как люди возводят вокруг себя стены, - сказал Учитель, выслушав мои истории о сумасшедшем доме.
- Теперь тебе остаётся только научиться возводить стены самому. Хотя, предупреждаю, это не простое и не слишком приятное упражнение. Ты действительно уверен, что хочешь изучить способы ухода от мира?
- Уверен, - сказал я. - Меня интересует всё, относящееся к проявлениям человеческой психики.
- Ну что ж, сам напросился, - как-то нехорошо подмигнул мне Ли. - Никто тебя за язык не тянул. Ты уже успел познакомиться с путями воина, купца и Хранителя Знания. Теперь ты вступаешь на новый путь - путь аскета. Возведение вокруг себя стен в наибольшей мере характерно именно для этого пути.
- Это так сложно? - удивился я.
- Я думал, что мне предстоят обычные медитации сужения сознания.
- При помощи сужения сознания ты, конечно, тоже можешь возвести стены между собой и миром, - сказал Учитель.
- Но на самом деле это будут не стены, а тоненькие картонные перегородки, лишь загораживающие от тебя окружающий мир, но не защищающие тебя от его проявлений. Те, кто следует по пути отшельника, - серьёзные строители, и их стены по своей толщине превосходят крепостные, а по прочности дадут фору танковой броне. Раз уж тебе так захотелось вступить на путь отшельника, то делай это основательно. Итак, первая стена, которую ты начнёшь возводить вокруг себя, - это стена молчания. Ли немного помолчал, словно давая мне время осмыслить сказанное, и я решил уточнить.
- Ты хочешь сказать, что мне придётся перестать разговаривать с людьми? - спросил я.
- Перестать разговаривать - это лишь начальный этап того, что тебе придётся сделать, - ответил Учитель.
- Это не так сложно. Гораздо сложнее перестать хотеть разговаривать. - В этом ты прав, - согласился я.
- Перестать хотеть разговаривать действительно непросто.
- Ничего, ты этого добьёшься, - подбодрил меня Ли.
- Практика отказа от разговоров распространена во многих школах и религиозных течениях, особенно аскетического толка. Однако Спокойные использовали отказ от разговоров еще и в медицинских целях. Это давало больному дополнительную энергию.
Воины, изучающие технику управления чувствами и судьбой, обязательно проходили через этап возведения стены молчания. Но человеку, не склонному к пути аскета, не имеющему формы аскета, крайне опасно зацикливаться на этой технике, как, впрочем, и на любой другой технике, связанной с возведением стен. Путь аскета, естественно, если им злоупотреблять, может привести к непредсказуемым и очень неприятным последствиям.
Кстати, отказ от разговоров люди нередко используют и в повседневной жизни, в качестве оружия воздействия на близких. Наверное, ты знаешь семьи, где мужья, жёны или дети периодически "замыкаются в гордом молчании".
- Жаль, что мои родители не относятся к этой категории, - заметил я, - особенно мама. Хорошо, хоть отцу обычно бывает лень ввязываться в перепалки. Но у меня действительно есть одна подружка, с которой отец не разговаривает больше года. Кажется, причиной тому послужил не одобренный им чересчур легкомысленный покрой её платья.
Я задумался, вспоминая.
- Да, кстати, ещё один мой приятель почти никогда не разговаривает с женой, - усмехнулся я. - Он очень азартный и не любит уступать. Он мне рассказывал, что игру в молчанку затеяла его жена. Обидевшись за что-то в первые месяцы семейной жизни, она как-то целый день с ним не разговаривала. Мой приятель тоже решил обидеться и, не желая отставать, промолчал трое суток. В следующий раз жена молчала неделю, а он ухитрился выдержать аж целый месяц. С тех пор так и пошло. Сейчас они пишут друг другу записки или общаются через третьих лиц.
- Прямо, как в анекдоте, - усмехнулся Ли. - Муж и жена поссорились и не разговаривают друг с другом. Вечером муж пишет жене записку: "Пожалуйста, разбуди меня завтра в половине восьмого". Наутро муж просыпается в десять часов и находит рядом записку: "Вставай, уже без двадцати восемь".
Я рассмеялся.
- Мне почему-то никогда не приходило в голову, что молчанием люди воздвигают стены между друг другом или между собой и миром, - заметил я. - А ведь, если хорошенько вдуматься, стены можно воздвигать и чрезмерной болтливостью, отталкиванием других людей или отрицанием очевидного. -
Любая модель мира - это уже определённая конструкция, в которой присутствуют стены, - сказал Учитель, - но эти стены относительно тонкие, и они могут менять свои очертания. На самом деле грань между стеной обычной модели мира, и стеной, которой отгораживается от мира аскет или человек с нездоровым рассудком, столь же расплывчата и неопределённа, как и грань между нормой и патологией в современной психиатрии. Только случаи, находящиеся достаточно далеко от этой грани, могут четко классифицироваться. В упражнениях, которые тебе предстоят, тебе придётся зайти очень далеко за эту грань.
После того как ты воздвигнешь между собой и миром стену молчания, ты перейдёшь к созданию следующей стены - стены избирательного невидения. Это будет уже потруднее, чем простой отказ от разговоров или даже от желания разговаривать. За стеной избирательного невидения последует полное невидение, а затем избирательное и полное неслышание. Затем ты избавишься от тактильных ощущений.
- Ты что, хочешь сказать, что я должен буду погрузиться в себя до такой степени, чтобы полностью перестать видеть, слышать и воспринимать окружающий мир? - спросил я.
- Ты уже делал это, входя в трансовые состояния, - ответил Ли. - Но тогда эти состояния длились недолго, и обычно ты входил в них под моим руководством. Теперь тебе придётся проделать всё самостоятельно и пробыть в состоянии полной самоизоляции от мира по меньшей мере несколько дней. Кстати, некоторые аскеты месяцами не выходят из него. -
Да, серьёзная штука, - задумчиво произнёс я. - Похоже, это будет не быстро и не просто.
- Угадал, - усмехнулся Учитель.
Тренировку ухода от окружающего мира я начал с отказа от разговоров. Объяснить маме или отцу, с какой стати я вдруг решил больше ни с кем не общаться при помощи слов и объясняться исключительно жестами, кивками головы или невразумительным мычанием, было невыполнимой задачей. Чтобы хоть какого оправдать своё поведение, не обидев при этом домашних, соседей, друзей и знакомых, я соорудил на голове впечатляющую повязку с огромным компрессом под нижней челюстью, и, когда кто-либо пытался заговорить со мной, я, состроив очень жалостное лицо, указывал на повязку, издавая страдальческое мычание.
Обычно этого было достаточно. Не склонный к излишней болтливости отец сразу же оставил меня в покое, но избавиться от навязчивой заботы любимой мамочки оказалось не так просто. Поэтому мне приходилось вставать ни свет ни заря и уходить из дома, возвращаясь лишь поздно ночью, когда она уже спала.
С каждым днём молчание становилось всё менее тягостным для меня, и в конце концов я начал испытывать от него удовольствие. Я даже перестал мычать и вообще издавать какие-либо звуки. На четвёртые сутки я отметил наступление странного внутреннего умиротворения.
Я заметил, что даже не реализованное желание что-то сказать или промычать уже напрягало голосовые связки, и теперь, когда я постепенно утрачивал желание общения, голосовые связки как-то по-особому расслаблялись. Я заметил, что, общаясь жестами или просто стоя рядом с кем-то, я стал меньше наклоняться к этому человеку, чем когда я вступал в беседу. Моя осанка изменилась, став более ровной. Естественно, что теперь я гораздо меньше общался с людьми. Знакомые и соседи свыклись с моим новым состоянием и оставили попытки вступать со мной в контакт.
Следующей стеной, которую я должен был воздвигнуть по заданию Учителя, была стена избирательного невидения. Для начала мне надо было перестать замечать моих знакомых, в буквальном смысле "в упор не замечать их", и перестать общаться с ними даже при помощи мимики или жестов. После того как у меня, очень общительного по природе, действительно пропало желание говорить, я понял, что внутренне готов к полному отказу от общения с людьми. И действительно, ещё через несколько дней я настолько ушёл в себя, что перестал замечать окружающих, Я скользил взглядом по окружающему миру, не фиксируясь ни на чём, что не являлось для меня жизненно важным, например, на потоке машин, когда я переходил через улицу. Всё, что я видел, мгновенно стиралось из моего сознания, как стирается изображение с засвеченной плёнки.
Затем наступил самый сложный этап тренировок. Я заранее договорился с одним из своих учеников, что он поможет мне на время превратиться в настоящего отшельника. У этого ученика был небольшой частный дом недалеко от Симферополя, и он жил там один. Во дворе дома располагалась маленькая времянка, приспособленная для жилья. В нижней части двери времянки был сделан специальный вход для собаки в виде плотной резиновой шторки. Ученик обещал мне каждый день, не открывая дверь, ставить внутрь через вход для собаки подносы с едой и питьём, и точно так же забирать их обратно, ни в коем случае не пытаясь открыть дверь или войти со мной в контакт.
Тренировки во времянке я начал с возведения стены неслышания. Освоив неслышание, я перешёл к полному невидению. Чтобы облегчить себе задачу, на первых порах я плотно затыкал уши и завязывал глаза, приучаясь жить в полной темноте. Жизнь без звука и света оказалась странной, непривычной и очень неприятной. На первых порах меня терзала невыразимая скука. Я учился жить как слепой. Я принюхивался к запахам, развивал чувствительность пальцев, отчасти компенсируя недостаток информации тактильными ощущениями. Вскоре я изучил наощупь каждый уголок времянки. По запахам я безошибочно определял, где находится дверь, где окно, где кровать, а где стоят подносы с едой.
Чтобы окончательно не сойти с ума от скуки, я постоянно что-то делал - массировал тело, двигался, катался по полу. Постепенно я свыкся со своим состоянием слепого и глухого. В конце концов я научился при помощи волевого усилия полностью уходить внутрь, и внутренний мир заменил мне мир внешний. Я слышал музыку, со мной разговаривали какие-то странные голоса, передо мной проходили невероятно яркие, кажущиеся совершенно реальными картины, напоминающие сновидения наяву. Тогда я понял, что уже готов отказаться и от обоняния, и от тактильных ощущений.
Я перестал двигаться. Я просто лёг на кровать на правый бок, и всё бесконечно тянувшееся время посвятил осознанию своего "я", входя в контакт с основным внутренним стражем, позволяющим мне поддерживать контакты с жизнью и с самим собой (Ли когда-то определил осознание собственного "Я" как общение с основным стражем).
По мере того как связь с основным стражем усиливалась, музыка, голоса и зрительные образы отступали на задний план, и наконец они полностью исчезли. Я погрузился в странное состояние полной отрешённости от всего и в то же время удивительной полноты. Казалось, что в этот момент я стал самим собой. Я был совершенно один. В этом мире больше ничего не существовало, да и мира, как такового, тоже не было. Я стал замкнутой в себе точкой, возможно такой, какой была вселенная до того, как непонятно какой силой спровоцированный взрыв создал из ничего стремительно разлетающиеся в разные стороны громадные конгломераты раскалённой материи. Пребывая в собственном "Я", я оценил всю прелесть и полноту этого неописуемого состояния, этого абсолютного уединения, когда организму удаётся отдохнуть одновременно и от внешнего, и от внутреннего мира. В то же время я, каким-то непостижимым образом, одним махом решил множество тревоживших меня тогда философских проблем. Наверное, не совсем верно было бы употреблять в данном случае слово "решил". Вряд ли бы я сумел сформулировать что-то словами, скорее, я обрёл чувствование того, что я их решил. Я снова переосознал, что такое вечность, бесконечность, и ещё более остро прочувствовал свою связь с этим миром.
Но это осознание пришло ко мне ещё до того, как я погрузился в своё "Я". Оно сопровождалось причудливыми видениями и ярчайшими галлюцинациями, но, возводя всё новые стены, в конце концов я избавился и от них.
И вдруг, находясь в полной пустоте, я почувствовал, как в глубине моего "Я" формируется и созревает желание вернуться к привычным ощущениям и ярким краскам окружающего мира, вернуться к полноценной, наполненной впечатлениями жизни. Сначала ожил мой внутренний мир, вернувшись ко мне во всей своей полноте, и я с новой силой осознал невыразимую ценность уникального факта своего рождения на свет.
Потом началось возвращение к внешнему миру, а тело мое возвращалось к жизни. Первым чувством, которое я испытал, было чувство жажды. Тело, казалось, заиндевело. Я не мог пошевелить ни одним мускулом. Долго и мучительно я старался вновь обрести контроль над своими мышцами. Сначала я почувствовал, как вздрогнули веки, потом ощутил пальцы ног и даже смог пошевелить ими. Затем до меня донёсся запах. Теперь я знал, где нахожусь и где расположены подносы с едой.
Потом я различил запахи стула, стола, обоев. Хотя мои глаза всё ещё были закрыты, казалось, что я вижу комнату сквозь опущенные веки. Потом ко мне стали пробиваться звуки. Я продолжал свои попытки двигать мышцами. Возникло странное ощущение, что я невидимыми энергетическими руками "разгребаю" их, как щётки снегоуборочных машин разгребают засыпавший улицы снег.
Как только я смог двигать руками, я сорвал повязку с глаз и вынул затычки из ушей. Звуки буквально оглушили меня, и, как ни странно, самым громким и тревожащим оказался звук моего собственного дыхания. Ранее незаметное и едва слышимое, оно вдруг зазвучало как огромный работающий электронасос, с шумом перекачивающий воздух.
На мгновение меня охватил страх, что я ослеп. Несмотря на то что я снял повязку, глаза по-прежнему застилала темнота. Я тут же взял страх под контроль и неожиданно сообразил, что веки у меня всё ещё были закрыты. Я чуть-чуть приподнял их. Меня продолжала окружать темнота, в которой я обнаружил размытые сероватые полоски тусклого света. Я догадался, что на дворе ночь, а свет пробивается из углов занавешенного окна. Это открытие меня окончательно успокоило. Я широко открыл глаза, и меня удивило, насколько хорошо я видел в темноте. Несмотря на ночь и занавешенное окно, я различал контуры стола, стула и даже подноса с едой, стоящего на полу
Я провёл руками по краю кровати. Казалось, что руки превратились в сверхчувствительный инструмент. Острота и чёткость тактильных ощущений были под стать обострившемуся слуховому восприятию.
Жажда напомнила о себе. Чувствительность в мышцах ещё окончательно не восстановилась, и я, с трудом спустившись с кровати, на карачках дополз до большой пиалы с водой. Почему-то мне захотелось потрогать воду. Я намочил руки и коснулся ими лица, груди. Влажная прохлада вызвала волну странного озноба, прокатившегося по телу. Я подумал, что младенец, впервые познающий мир в ощущениях, должен так же удивляться непривычности того, что с ним происходит.
Я начал пить мелкими глотками. Я пил, пил и никак не мог остановиться. Опустошив пиалу, я снова наполнил её из стоящего рядом кувшина и продолжил пить. Меня удивило, как организм может принять такое количество воды. Потом я ощутил голод.
Вкус пищи тоже был непривычным, но я уже почти пришёл в себя, и наконец в действие активно включился мыслительный процесс. Я осознал всю важность того, что я только что сделал. Это были не просто упражнения по возведению стен между собой и миром. Они были теснейшим образом связаны со многими психотехниками Спокойных, в частности с упражнениями по модификации чувств, которые Учитель уже показывал мне. Зрение я должен был переводить в слух или в тактильные ощущения, вкус переводился в касание. Подобные техники управления чувствами использовались в качестве вспомогательного элемента в действиях, подразумевающих наличие паранормальных способностей, вроде рассказа по наитию, или при восстановлении целостности картины по какому-то ограниченному кусочку зрительной, слуховой или тактильной информации. Так, с помощью слуха можно было видеть, или можно было чувствовать при помощи зрения.
Когда я выбрался наконец из своего "убежища отшельника", ученик, который носил мне пищу и воду, сказал, что очень тревожился за меня и уже собирался было, несмотря на мой строжайший запрет, открыть дверь и посмотреть, не умер ли я. Оказалось, что, погружаясь в глубины собственного "Я", я пролежал в полной неподвижности три дня, и ученик каждый раз забирал нетронутую пищу и воду, ставя на её место новый поднос с едой.
|